Военное детство
Март. Вчера небо и снег были синими. Сегодня опять по-зимнему кружит метель. Но это уже не сплошная пелена. Все чаще мелькает солнце в разрывах облаков и проглядывает  голубая лазурь неба. В затишье орут воробьи и запивают свой скудный завтрак весенней капелью. Сдает зима. Зарождается жизнь. И зарождается не только в природе...
В такое весеннее непредсказуемое утро в деревне Рожны Клинцовского района в семье Дмитрия Ивлиевича Гавриленко, потомка запорожских казаков, родился долгожданный сын. Это случилось 8 марта 1936 года. Но в советской России этот день уже значится как Международный женский. И хоть был мальчик драгоценным подарком для Христины Никифоровны - матери, но она согласилась с мужем, что негоже мальчику отмечать свой день рождения вместе со всеми женщинами планеты (он же мужчина!!). И записали в свидетельство дату рождения - 7 марта. С тех пор уже минуло 68 весен. Но так случилось, что в канун женского праздника приносят женщины цветы, говорят ему самые милые, нежные слова, ведь вся его сознательная жизнь прошла в женских коллективах. А в семье Гавриленко, традиционно, день рождения главы семейства отмечался 8 Марта, и первый тост (он же мужчина!) - за прекрасных, надежных, любящих и нежных, а потом уже - за него - виновника торжества.
…Однажды, проходя по улице 60 лет Октября, я обратила внимание на седовласого, интеллигентного мужчину. Он стоял на крыльце неприметного дома. Здоровались, останавливались прохожие. И он радушно встречал их, отвечал на приветствия. Лишь позже я узнала, что это Петр Дмитриевич Гавриленко, заслуженный работник торговли, долгие годы проработавший в системе потребительской кооперации, начиная учеником-счетоводом и заканчивая председателем правления Дубровского райпотребсоюза.
Позже я узнала, что Петр Дмитриевич относится к поколения детей войны. А это поколение без детства. Они все повзрослели разом - 22 июня 1941 года. Отцы ушли на фронт, а матери день и ночь в поле, чтобы накормить и одеть армию. А с ними рядом дети: в поле, на лугу, на скотном дворе... Не до игр.
Великой Отечественной  война была самая кровопролитная из всех других войн. Все меньше и меньше остается участников этой войны, кто с оружием в руках защищал честь, свободу и независимость нашей Родины. Много горя принесла она всем людям - как взрослым, так и детям.
«Когда началась война, мне было 6 лет, но чистая детская память сохранила много эпизодов этих лет и дней, да и война делала детей более взрослыми и серьезными, - вспоминает Петр Дмитриевич. - Я помню начало войны. В тот теплый воскресный солнечный день мои родители были пригла¬шены к одним из своих друзей на какое-то торжество. Взяли они и меня с собой. Там было много детей, мы играли на лугу.
Торжество шло по-деревенски шумно и весело, народу было много. И вот где-то во вто¬рой половине дня прибежала женщина с растрепанными волосами, с платком в руке, со слезами на глазах и закричала: мол, вы здесь гуляете, а уже льется людская кровушка. Оказывается, приехал в сельсовет представитель из Клинцов и сообщил, что началась война. Моментально это сообщение произвело отрезвляющее действие, все сникли и стали потихоньку расходиться по домам.
Через три дня мы провожали отца на фронт (который, к счастью, хотя раненый и контуженый, но вернулся домой в начале 1946). С тех пор пошли мрачные и тревожные дни. По ночам раздавались топот и ржание лошадей, мычание коров   - скот угоняли на восток страны.
У нашего села со стороны Клинцов находилась солидная возвышенность, а внизу наша речушка, от которой и начиналось село. На этой возвышенности начали рыть окопы. Потом пошли отступающие войска, и вскоре наступило тревожное затишье - надвигался приход незваных гостей.
Мы жили рядом с сельсоветом, правлением колхоза, в центре села. Вскоре сюда подкатили три мотоцикла с коляской, по три фашиста на каждом. У каждого из них на шее были автоматы и на колясках пулеметы. Это были, по-видимому, разведчики. Все жители боялись к ним подходить и наблюдали каждый из своих домов. Затем потихоньку стали выходить детишки, а за ними и старушки. Немцы в это время уже начали пить из фляжек кофе, переговариваясь на чужом для нас языке, и вскоре уехали, никого и ничего не тронув. Но уже к обеду в село вошла воинская часть - вот здесь и началось… Село наше довольно большое - свыше 300 домов - так по всему селу слышалась стрельба, визг свиней, истошный крик кур. «Гости» готовили себе сытный обед. Недалеко от нашего дома находилась колхозная пасека. Фрицы уже хозяйничали и там: разбивали ульи, поджигали их и вытаскивали рамки с медом, орали и визжали от укусов пчел, и через некоторое время от пасеки остались разбитые и обгорелые ульи и растревоженные рои пчел.
От всего этого люди оцепенели, боялись показываться на глаза этой разъяренной фашистской орде завоевателей. Наша семья в этот день лишилась около десятка кур. Насладившись едой и разбоем, немцы через некоторое время двинулись дальше, а для нас начались тревожные и опасные дни фашистской оккупации.
Через какое-то время в село приехал карательный отряд, забрали старых советских работников, которые не подлежали призыву. Девятерых вывезли за село и расстреляли.  Эти события еще больше навлекли страх на всех жителей, они боялись выходить на улицу.
  Чуть-чуть люди повеселели, когда в ближайших лесах появились партизаны. Стали узнавать  новости (хоть и скудные) о положении на фронтах, ведь немецкая пропаганда только и твердила: «Москва капут, Сталин капут».
За время оккупации пришлось испытать и голод, и холод, и унижение, и оскорбление от фашистских захватчиков и их холуев-полицаев.
Вспоминается такой случай. Уже почти перед освобождением от фашистов немцы и полицаи ходили по домам и выгоняли всех в центр села. Предлагали брать с собой еду и вещи. Жители, улицы которых примыкали к лесу, успели скрыться. Остальным - старикам, женщинам, детям - приказали двигаться в сторону Клинцов. Между нашим селом и соседней деревней Ольховкой был огромный ров, широкий и длинный. В этом рву заставили всех остановиться.   Немцы и полицаи верхом на лошадях ездили взад-вперед и стреляли, чтобы никто не убегал. Потом все увидели, как на взгорье рядом с толпой появились немцы с пулеметами. Все почуяли неладное, женщины плакали. Так продолжалось до вечера. Затем, к радости всех, поступил приказ возвращаться домой и ждать команды до утра. Нескольких женщин, пытавшихся ночью уйти в лес, расстреляли. Все со страхом ждали приближения утра.
Утром все началось сначала. Опять разъезды немцев и полицаев на лошадях. Так прошел еще один день. А к вечеру неожиданно исчезли и полицаи, и немцы. Люди потихоньку начали разбегаться: кто в лес, кто на болото. Мама, сестра и я тоже побежали на торфяное болото. К нашей радости, там мы встретили многих соседей, других жителей. Мы еще не знали, что подходили к концу месяцы фашистского ига на Брянщине.
 Особенно тревожными были последние сутки. Шли немецкие факельщики и поджигали дома. Село горело. Вот факельщики повернули на нашу улицу. И здесь не выдержала моя мама, бросилась к ним на перерез. Мы видели, как она жестами пыталась что-то объяснить фашистам, бесстрашно бросалась защищать свой дом. (я позже понял, что в этот момент могли остаться сиротами). И что-то подействовало на них, и на нашей улице не подожгли ни одного дома.
 Хорошо помню утро 25 сентября 1943 года. Вот на взгорье со стороны Клинцов показались на лошадях два всадника. Это были наши разведчики. Какая это была радость! В тот же день вошли регулярные войска. Мы освободились из немецкого плена. И пошла другая жизнь. Было много тревог. Особенно тревожными были моменты возвращения почтальона из Клинцов. Что она принесет: письмо с фронта от дорогого человека или извещение-похоронку? Когда приходила похоронка, на селе раздавались душераздирающие крики, вопли, слезы - еще одна семья лишилась дорогого человека, а, дети стали сиротами. Только в нашем селе не вернулись с войны около 200 человек. У нас погиб брат отца, а четыре мои родные тети лишились своих мужей, а 14 детей - отцов.
Вспоминается и другое, что пришлось пережить в оккупацию.
Дети во все времена остаются детьми со своими наклонностями и увлечениями. Некоторые занимались коллекционированием спичечных коробков, катушек из-под ниток, сбором почтовых марок, конвертов с рисунками, фантиков из-под конфет и других вещей. Мы - дети войны - собирали и коллекционировали патроны всех видов. За время оккупации я собрал два больших ящика гильз. Здесь были и русские, и немецкие, и итальянские гильзы для пистолетов, автоматов, винтовок, пулеметов, ПТР. У меня был даже снаряд для миномета. После освобождения от немцев и возобновления работы заготовительного ларька все это богатство я бесплатно сдал туда.
Коллекционировать патроны мне помогало то, что мы жили рядом с деревенским клубом, а чуть ниже находилась постройка, где до войны располагался сельсовет, правление колхоза со своими службами. В обоих этих зданиях постоянно были немцы и полицаи. Наш дом и усадьба забора не имели, а вокруг была изгородь в две жерди, поэтому из окна нашего дома все было видно, кто приходит и уходит. Зачастую немцы или полицаи выходили на улицу, постреляют вверх, а я тут как тут. При безопасной обстановке хватал гильзы и убегал. Поэтому, всегда опережал своих пацанов.
А однажды такой сбор чуть не окончился для меня трагично. Проходил я мимо клуба, и в это время вышел немецкий офицер с автоматом, пострелял вверх и ушел, а я схватил гильзы и успел отбежать. Снова вышел офицер и сразу обратил внимание на то, что гильз нет. Увидел меня, грозно помахал палкой. Зная, что он меня не догонит, я стоял и ехидно улыбался. Затем он направил свою палку на меня, имитируя стрельбу. Я  повер¬нулся к нему спиной, а когда опять посмотрел на него, то увидел страшное, звериное лицо. Немец резко повернулся и ушел в помещение клуба. И здесь страшная мысль ударила мне в голову - там же овчарка! Я побежал к дому со скоростью олимпийского чемпиона. Во время бега думал, что в дом не успею - ключ лежит далеко, и единственное спасение - клен, растущий перед нашим домом. Я часто на него забирался, но с большим трудом. Оглянулся и увидел, как огромная овчарка прыжками мчится ко мне. Как я взлетел на клен, даже сейчас не могу вспомнить, но успел вовремя. Овчарка одной лапой успела задеть мою ногу. Я залез повыше и кричал от страха, потому что овчарка грозно рычала и бросалась на дерево. Переведя взгляд, я увидел офицера с автоматом, приближающегося ко мне. «Это конец», - успел подумать я. Немец начал стрелять. Срубленные ветки, листья сыпались на меня. Пули свистели рядом. Я кричал еще сильнее, но это не действовало на фашиста. Расстреляв весь диск, немец с овчаркой медленно удалились. Соседские ребята все это видели через щели своего забора, но подходить боялись. Спустя какое-то время, осмелев, они подошли ко мне и предложили спуститься вниз. Я этого сделать не мог. Тогда старший мальчик залез ко мне и еле оторвал мои ручонки от сука, за который я держался. Потом все вместе они спустили меня вниз. Я ни на что не реагировал. Один  сбегал в поле за моей мамой, все ей рассказал. С неделю я ни на что не реагировал, не разговаривал, а только мычал. Больница в селе не работала, и мама таскала меня к старушкам, или, как у нас говорили, к «бабкам», которые меня лечили своими молитвами и заговорами. Соседские женщины говорили матери, что пропадет малец… Дней через десять, сильно заикаясь, я заговорил. А полностью заикание прошло только через полгода. Но даже сейчас, спустя более 60 лет, когда я чем-то сильно взволнован, замечаю за собой несильное заикание…
Еще одна яркая картинка. С южной стороны нашего двора располагался небольшой колхозный сад. Затем проходила полоса луга, где размещалась колхозная пасека. Потом протекал небольшой ручей, за которым начиналось торфяное болото. Болото шириной около километра заросло ольхой, лозой, крушиной, осиной и местами березой. По границе болота была сделана, я не знаю кем и когда, земляная насыпь. С этой насыпи видно было все вокруг. Бока насыпи заросли травой и лесной земляникой. И вот как-то в начале лета я пошел проверить, нет ли зрелых ягод. Нашел около десятка, нанизал на травинку и собрался возвращаться домой. Но здесь мое внимание привлек летящий немецкий самолет. Летел он очень низко, хорошо было видно лицо летчика. Я стал подпрыгивать, пританцовывать, делать какие-то фигуры пальцами рук. Самолет вдруг развернулся и полетел на меня. Раздались выстрелы. Какая-то неведомая сила толкнула меня с насыпи, и я залез в густой лозовый куст. И опять те же звуки: та-та-та-та. Полуживой от страха, я сидел часа два. Больше самолет не возвращался. Позже я рассказывал об этом отцу и другим фронтовикам. Они сошлись в мнении, что фашистский летчик просто решил потренироваться в стрельбе по живой мишени.
 Однажды в зимний солнечный день ко мне пришел соседский мальчик Коля и предложил сходить к его тете за солью в соседнюю деревню Воловку. Я согласился, так как и у нас не было соли. Дороги вокруг я знал все. Мой отец до войны работал бригадиром полеводческой бригады в колхозе и, отправляясь по полям, часто брал меня с собой Визит наш оказался неудачным: ни тети, ни дяди дома не было, а их малолетние дети ничего не знали. Немного обогревшись, мы тронулись в обратный путь. Обратно решили идти не дорогой, а лугом вдоль речки. Снег был плотный, и мы свободно передвигались. Местами на лугу встречались островки зарослей кустарников. Проходя мимо одного из них, мы увидели какие-то красные бумажки. Стали собирать их, набрали каждый десятка по два. Коля стал читать. Но с грамотой он был не в ладу. С трудом прочитал и сказал: «Якаясь лыстовка». Мы пошли дальше. По пути отдали несколько этих листовок встретившимся женщинам и старикам, которые ехали на санях за хворостом. У полицейского участка Коля отдал мне свои листовки и сказал, чтобы я отнес их в участок. Я  так и сделал. Мы уже отошли, как услышали грозный окрик: «Пацаны, подойдите сюда». Обернулись и увидели на крыльце какого-то полицейского начальника. «Кто вам дал эти бумажки?» - грозно спросил полицай. Мы ответили, что нашли. Он посмотрел на нас подозрительно и грозно сказал: «Если я узнаю, что соврали, получите от меня», -  и, выхватив плетку, стеганул меня несколько раз.
Позже я узнал, что эти листовки были сброшены с самолета и там   сообщалось о победе наших под Сталинградом. 
 Были у меня и другие эпизоды, как у каждого пацана – и комичные, и трагичные. Но я остался жив, а около десятка таких же пацанов или погибли, или остались на всю жизнь глубокими калеками, разряжая или взрывая мины, гранаты, снаряды - «добра» этого хватало в селе. Поэтому не дай Бог ни взрослым, ни детям испытать те страдания и ужасы, которые приносит война».
«В школу пошел переростком, - помолчав, продолжает Петр Дмитриевич, - стеснялся, особенно когда не получалось. Но учиться любил». И эта любовь к познанию, целеустремленность дала деревенскому пареньку получить высшее образование, за плечами Московский кооперативный институт.
Приехав в 1957 году в Дубровский район, он уже остается навсегда в этом, теперь уже таком родном, поселке. Женился, вырастил двоих сыновей, стал уважаемым в поселке человеком.
«Это человек труда, он никогда не жалел себя и своего здоровья для об¬щего дела, - с теплотой говорит о Петре Дмитриевиче Т. 3. Семкина, долгие годы работавшая под его руководством. - А дело нелегкое - обеспечение населения района нужными товарами. Думаю, в нашем районе, его знали все покупатели. Не было ни одного магазина, где бы он не побывал, не встретился с коллективом торговых работников, покупателями.
Понимание жизни, личная дисциплинированность, скромность в быту и на работе, глубокое знание своего дела, - считает Тамара Захаровна, - снискали ему всеобщее уважение». Общаясь с коллективами Петра Дмитриевича, я услышала много теплых и благодарных слов в адрес строго руководителя, чуткого и отзывчивого старшего товарища, терпеливого наставника и просто хорошего, скромного, душевного человека.
Петр Дмитриевич Гавриленко вот уже 16 лет на заслуженном отдыхе, много читает, интересуется русской историей, имеет свою точку зрения на происходящее в стране. Пробует писать. Читателям «Знамя труда» знакомы его заметки о зарождении кооперации, воспоминания о военном детстве, зарисовки о природе. От весны и до поздней осени много времени проводит в саду.
Сад - его гордость и отдушина. А зимой снегири, синицы и воробьи весело щебечут на ветках старой яблони под его окошком, ведь хозяин знает, чем порадовать своих пернатых гостей.
И еще одно увлечение Петра Дмитриевича - русская гармонь. В праздники, когда собирается в дом вся большая семья, гармонист-самоучка радует своих близких народной музыкой. «И откуда в современной молодежи, воспитанной на компьютерах, видио и телевиденье столько русского?! Видно и прав был Лев Толстой, что русские традиции передаются из поколения в поколение с молоком матери! - восклицает Петр Дмитриевич, вспоминая, как под его музыку плясали маленькие внучки, а теперь крошка-правнучка. Жалко, что реже и реже беру в руки гармонь: здоровье подводит»... видно война крепко засела во мне, оставила свои следы… Удивительно голубые ясные глаза моего собеседника затуманились грустью. А мой взгляд упал на костыли, сиротливо стоявшие у кресла. И понимаю, как трудно человеку, любящему жизнь, когда огромный мир сужается и сковывает ему движение.
…И опять март. Утром туч как не бывало. И опять синее-синее глубокое мартовское небо. И опять воробьи запивают свой завтрак мартовской капелью. А голубые глаза Петра Дмитриевича радуются пробуждающейся жизни.