Мне нравится, когда ДУША чиста... Когда в ней нет ни зависти, ни злобы... Когда она красива и проста И не проникли подлости микробы... Мне нравится, когда в ней совесть есть... Есть доброта, отзывчивость и честность. Когда в цене порядочность и честь... Душевность, справедливость, человечность... Мне нравится, когда в ней свет живёт... Живёт тепло и красота святая... Которая чудесный мир спасёт, Великим смыслом Жизни наполняя...Я родился в тёплое весеннее утро в д. Рожны Брянской области в Клинцовского района 7 марта 1936 года в семье Дмитрия Ивливича Гавриленко, потомка запорожских казаков, и Христины Никифоровны. Я отношусь к поколению детей войны. Мы все повзрослели разом – 22 июня 1941 года. Отцы ушли на фронт, а матери день и ночь работали в поле, чтобы накормить, одеть свою семью и помогать армии, фронту в освобождении Родины от фашистской Германии.

Отечественная война была самая кровопролитная из всех других войн. Всё меньше и меньше остаётся участников этой войны, кто с оружием в руках защищал честь, свободу и независимость нашей Родины. Много горя, потерь принесла эта война всем людям – как взрослым, так и детям.

Когда началась война мне было 5 лет, но чистая детская память сохранила много эпизодов тех лет и дней, да и война делала детей более взрослыми и серьёзными. Мы, дети войны, последнее поколение людей, познавших и переживших ужасы Великой Отечественной, хотим рассказать своим внукам и правнукам что мы пережили. Это наш долг и обязанность.

Начало войны я помню. В тот воскресный тёплый день мои родители были у своих друзей на каком-то торжестве, взяли и меня с собой. Там было много детей, мы играли на лугу. Торжество шло по-деревенски весело и шумно. И вдруг во второй половине дня прибежала женщина с платком в руке, со слезами на глазах и закричала: «Вы здесь веселитесь, а уже идёт война, льётся людская кровь». Оказалось, приезжал в сельсовет представитель из Клинцов и сообщил, что началась война. Моментально сообщение потрясло всех, люди сникли с стали расходиться по домам. Через три дня мы проводили отца на фронт. Мать осталась с двумя детьми одна. С тех дней начались страшные, мрачные и тревожные дни. По ночам раздавались топот и ржание лошадей, мычание коров – с нашего и соседнего колхозов, а также с соседних Красногорского и Гордеевского районов скот угоняли на восток страны. Село наше довольно большое – больше 300 домов, находилось на возвышенности, а внизу протекала речушка. Это была хорошая позиция для обороны, поэтому здесь начали рыть окопы.

Пошли тревожные дни – надвигался приход незваных гостей. Мы жили в центре села. Вскоре сюда подкатили три мотоцикла с коляской, по три фашиста на каждом. У каждого на шее были автоматы, а на мотоциклах – пулемёты. Это были, видимо, разведчики. Все жители боялись к ним подходить и наблюдали за ними из своих домов. Осмотрев село, пообедав, вскоре фашисты уехали, ничего не тронув. А уже к обеду в село вошла воинская часть – вот с этих пор и началась адская жизнь. По всему селу началась стрельба, визг свиней, истошный крик кур. «Гости» заготавливали себе провиант. Недалеко от нашего дома находилась колхозная пасека. Фашисты уже хозяйничали и там – разбивали ульи, поджигали их, вытаскивали рамки с мёдом, орали и визжали от укусов пчёл, и через некоторое время от пасеки остались разбитые обгорелые улья и растревоженные рои пчёл. От всего увиденного люди оцепенели, боялись показаться на глаза этой разъярённой фашистской орде захватчиков. Наша семья в этот день лишилась десятка кур. Насладившись едой и разбоем, немцы через некоторое время двинулись дальше, для нас начались опасные и тревожные дни фашистской оккупации.

Через какое-то время в село приехал карательный отряд. Забрали пожилых советских работников, которые не подлежали призыву в армию, вывезли их за село и расстреляли. Это ещё больше навело страха на всех жителей. Люди боялись выходить на улицу, были грозные приказы, были другие расстрелы.

За время оккупации пришлось испытать и голод, и холод, и унижение, и оскорбление от фашистских захватчиков и полицаев. Дважды немцы и полицаи выгоняли всех жителей в центр села, устрашали, нескольких женщин, пытавшихся ночью уйти в лес, расстреляли. Позже мы узнали, что фашисты хотели всех жителей расстрелять.

Наша семья укрывалась на торфяном болоте до освобождения нас Красной Армией. Особенно тревожно были последняя ночь и утро. Немецкие факельщики шли по селу и поджигали дома. Село горело. Нет слов, чтобы выразить тот страх и боль людей. Жили мы в кустах до утра 25 сентября 1943 года. Какая была радость, когда со стороны Клинцов показались на лошадях два всадника, ехавших не по дороге, а кустами в нашу сторону. Так мы и встретили первыми наших разведчиков. В этот же день вошли в село регулярные войска. Мы освободились из немецкого плена. Пошла другая жизнь – полная тревог и трудовых будней (надо было привыкать к мирной жизни). Особенно были тревожно, когда приходили похоронки. На селе раздавались душераздирающие крики и вопли. Только в наше село не вернулось с войны около двухсот человек. У нас в семье погиб брат отца, а четыре мои родные тёти не дождались с войны мужей и дети стали сиротами.

Часто из детства всплывают эпизоды, которые врезались в мою память. Идут годы, а эти страшные военные картины живы. Они не стираются, не зарастают, они кровоточат, как незаживающие раны… Вот несколько военных картин.

Зачастую немцы и полицаи стреляли на улице вверх, а дети хватали гильзы и убегали, так как коллекционировали патроны всех видов мальчишки есть мальчишки!). Но однажды такой сбор чуть не закончился для меня трагично. Проходил я мимо клуба. А в это время немецкий офицер с автомата пострелял вверх и ушёл. При нём всегда была овчарка. Когда он ушёл, я схватил гильзы и отбежал, он заметил, что гильз нет и грозно помахал палкой, имитируя стрельбу по мне. А я повернулся к нему спиной, похлопал по одному месту и побежал. Было весело, но скоро почувствовал за спиной прерывистое дыхание и рычание собаки, понял: фриц пустил за мной собаку. Что делать? Сейчас догонит, и спасения нет!.. Впереди лишь огромный клён – это и есть спасение! Как я взлетел на клён – и сейчас не могу понять. Овчарка только лапой задел мне ногу. Я забрался повыше, но истерично кричал, так как овчарка с лаем бросалась на дерево. А потом увидел, что к клёну движется фашист с автоматом. «Это конец!» - подумал я и ждал самого страшного – смерти. Фашист с ухмылкой посмотрел на меня и нажал на курок. Срубленные ветки и листья сыпались на мою голову, пули свистели над моей головой. Я кричал ещё громче, но немец не обращал внимания: его забавляла моя беспомощность. Расстреляв весь диск, немец с овчаркой медленно удалились. Всё, что произошло со мной, видели соседские мальчишки, но не могли подойти – страшно. Но потом, осмелев, подошли к клёну, стали звать меня, но я не реагировал. Тогда один и мальчиков залез на дерев, отцепил мои ручонки от веток и спустил вниз. Но я не понимал, что происходит: так был напуган. Тогда побежали в поле за моей мамой. Неделю я лежал, ни на что не реагировал, не разговаривал и только мычал иногда. Больницы в селе не было. Мама носила меня к старушкам, или как у нас говорили к бабкам, которые и лечили меня своими молитвами и заговорами. Приходили соседи, родственники и очень переживали, что мама теряет меня. Через некоторое время я, заикаясь, но заговорил. Но заикание возвращалось, когда сильно волновался.

А вот еще случай. Однажды мы с мальчишками пошли за земляникой. Нас заметил немецкий самолёт и повернул в нашу сторону, спустился ниже и стал стрелять. И только неведомая сила загнала нас в густой лозовый куст. Немец, видимо, решил, что всех расстрелял, и улетел. А мы долго ещё не могли вылезти из куста: ноги не шли от страха.

Были у меня и другие случаи, как и у любого пацана – у кого комичнее. У кого трагичнее. Около десятка таких же деревенских пацанов или погибли или остались калеками, разряжая или взрывая мины, гранаты, снаряды – «добра» этого хватало вокруг нас.

Поэтому не дай Бог ни взрослым, ни детям испытать страдания и ужас, которые приносит война.

И хочется закончить свои воспоминания словами чешского патриота: «Люди, будьте бдительны!»